Он рухнул как шатер, из-под которого извлекли поддерживающий каркас. Падение коммунизма не было связано ни с революцией, ни с войной. Он просто исчерпал себя.

По моему глубокому убеждению, роль правительства в деле регулирования киберпространства сегодня оценивается так же неверно, как некоторое время назад оценивалась роль правительств в управлении посткоммунистическими странами. Лоуренс Лессиг, профессор прав

Новый режим, установившийся в Центральной и Восточной Европе, стал началом новой политической эры. Для сторонников конституционализма (к которым отношу себя и я) наступило горячее время. В 1989 году я получил диплом юриста, а в 1991 уже преподавал право в Чикагском университете. В этот период в Чикаго был создан центр изучения возрождающихся демократий Центральной и Восточной Европы, в котором нашел себе место и я. В течение последующих пяти лет большая часть моей жизни прошла в перелетах, а по утрам я пил самый отвратительный кофе, который мне только доводилось пробовать.

Центральная и Восточная Европа в те дни кишмя кишела американцами. Глупым советам не видно было конца. Визитеры в буквальном смысле продавали конституцию молодым демократиям. Баланс поддерживался бесчисленным количеством незрелых идей, авторы которых указывали, как именно следует управлять новыми государствами. Создавалось впечатление, что американцы, приехавшие из страны, в которой конституция действовала на протяжении веков, внезапно перестали понимать, как это происходит.

Впрочем, основная задача нашего центра заключалась не в том, чтобы советовать. Мы слишком мало знали, чтобы всерьез претендовать на руководство. Наша цель состояла в том, чтобы собрать как можно больше информации о переходных процессах и о динамике новых тенденций. Мы хотели понять, какие перемены происходят в посткоммунистических странах, и вовсе не собирались направлять эти перемены в удобное для себя русло.

События, с которыми мы сталкивались, сводились к непрекращающейся борьбе. Временной отрезок после падения коммунизма был наполнен антиправительственными выступлениями, участники которых панически боялись государства и государственного регулирования. Казалось, люди просили просто дать им возможность выживать самостоятельно, позволить рынку и новому сообществу занять место правительства. После десятилетий коммунизма такая реакция казалась вполне понятной. Смешно было бы искать компромисс с режимом, который подвергал репрессиям несколько поколений.

Немалую роль в усилении подобных настроений сыграла и американская риторика. Многочисленные выступления борцов за свободу призывали предоставить власть рынку. Этот путь, по их мнению, неизбежно должен был привести страны Восточной Европы к свободе и процветанию. Каждый должен заботиться о себе сам. В результате отпадает необходимость в государственном регулировании.

Однако на деле позаботиться о себе оказалось не так-то просто. Процветания не наблюдалось. Правительство было ущемлено в своих правах, а органы власти, не обладающие достаточной властью, не могут выполнять роль эликсира свободы. Конечно, власть никуда не исчезла, она просто перешла от правительства в руки мафиозных структур, которые зачастую создавались самим государством. Основные функции государства — охрана правопорядка, судебная власть, система образования и здравоохранения — исчезли словно по мановению волшебной палочки. Частные интересы не совпадали с потребностями общества. Люди перестали получать самое необходимое. Вера в безопасность была утеряна. На смену коммунизму, улыбавшемуся с плакатов предыдущим трем поколениям, пришла анархия с не менее радужным внешним обликом. Неоновые огни на улицах Москвы освещали рекламу Nike; коммерсанты-жулики обманывали пенсионеров, продавая им ничем не обеспеченные акции; банкиры погибали среди бела дня от пуль наемных убийц. Одна система управления сменялась другой, но ни одна из этих систем, по мнению западных правозащитников, не принесла обществу настоящей свободы.

Спустя некоторое время посткоммунистическая эйфория пошла на спад, и в середине 90-х на Западе сложилось «новое объединение», роль которого для многих людей выглядела такой же многообещающей, как и роль государственных и общественных организаций, пришедших в Европе на смену коммунистическому режиму. Этим объединением было киберпространство. Сначала в университетах и исследовательских центрах, а затем и в обществе в целом киберпространство превратилось в новый символ утопической свободы. Здесь царила свобода от государства. Если не в Москве и Тбилиси, то хотя бы здесь, в киберпространстве, мы могли найти для себя идеал свободного мира.

У происходящих изменений появился совершенно неожиданный катализатор. Зародившись в недрах исследовательского проекта Пентагона, киберпространство расширялось за счет смены направления развития существовавшей архитектуры управления. На смену телефонным сетям, имевшим лишь одно назначение, пришли многофункциональные сети с коммутацией пакетов. Традиционный набор СМИ (к ним относились телевидение, радио, газеты, книги), построенных по принципу «один ко многим», пополнился средой, в которой каждый получал возможность претендовать на активную роль. Люди могли общаться и формировать объединения при помощи инструментов, которых ранее просто не существовало. Возникло сообщество, которое никому и никогда не удавалось создать в реальной жизни. Его основными отличительными чертами являлись свобода без анархии, управление без правительства, согласие без угрозы силы. Сотрудник Массачусетсского технологического института Дэвид Кларк в своем манифесте так охарактеризовал менталитет и основные ценности нашего поколения: «Мы отвергаем королей, президентов и принятие решений путем голосования, но верим в твердое согласие и кодекс, добровольно исполняемый всеми нами».

Точно так же, как и в странах Восточной Европы, первые мысли о свободе в киберпространстве ассоциировались с исчезновением государства. Но узы здесь оказались даже прочнее, чем в посткоммунистической Европе. Члены сообщества потребовали, чтобы государство не вмешивалось в их дела. Киберпространство претендовало на полную и безусловную свободу. Конечно, правительство могло угрожать, но задача установления контроля за поведением пользователей оказалась фактически невыполнимой, а формальное соблюдение законов не имело никакого смысла. Киберпространство превратилось в объединение разнородных групп. Существовало лишь общее направление развития, которое инициировалось снизу и вовсе не должно было отвечать политике, проводимой государством. Сообщество, организованное в этом пространстве, представляло собой самодостаточную сущность, не имеющую управляющего аппарата и свободную от политических дрязг.

В начале 90-х я занимался преподавательской деятельностью в Центральной Европе и своими глазами видел изменение отношения общества к коммунизму. Со временем эти впечатления постепенно стали сглаживаться. Но весной 1995 года, начав обучать американских студентов законам киберпространства, я внезапно почувствовал признаки дежа вю. Отношение моих учеников к свободе и правительству напоминало посткоммунистический синдром. Даже студенты Йельского университета, никогда не отличавшиеся революционными наклонностями, заразились свободомыслием Джеймса Бойля. Основная идея заключалась в том, что ни одно правительство не может сегодня выжить без Internet, но при этом ни одно правительство не способно установить контроль за происходящим в Сети. Патетика речей членов правительства стала напоминать последние годы существования коммунистических режимов. На государство, отмирание которого предсказывал еще Маркс, навалилась тяжесть триллионов гигабайт, наполнивших Сеть. Киберпространство, как показала история, может развиваться только в условиях полной свободы. Именно свобода определяет природу его существования.

Но почему об этом никогда не говорили во всеуслышание? Я ни разу не сталкивался с высказываниями о том, что правительство не в состоянии контролировать киберпространство. Речь в данном случае идет не о свободе, а об управлении. Смысл терминов смещается от идей романа Neuromancer, опубликованного Уильямом Гибсоном в 1984 году, к области интересов кибернетики. Ученые-кибернетики имеют свой взгляд на совершенное регулирование. Главная цель этой науки заключается в поиске оптимальных способов управления. А наблюдать триумф неуправляемости в архитектуре, ростки которой взошли на почве идеалов управления, странно вдвойне.

Я уже говорил о том, что являюсь приверженцем конституционализма. Я преподавал конституционное законодательство и имею труды, посвященные данным вопросам. По моему глубокому убеждению, роль правительства в деле регулирования киберпространства сегодня оценивается так же неверно, как некоторое время назад оценивалась роль правительств в управлении посткоммунистическими странами. Свобода в киберпространстве вовсе не предполагает отсутствия государства. Свобода здесь, так же как и везде, определяется конкретным типом государства. Мы построили мир, в котором свобода процветает вовсе не за счет исключения обществом любого вида управления. Напротив, в созданном нами мире свобода гарантируется именно наличием самоконтроля. Поэтому мы строим свободу на основе подчинения общества конституционным правилам.

В данном случае под конституцией я понимаю вовсе не текст закона. В отличие от моих соотечественников, работающих в Восточной Европе, я не пытаюсь расписывать достоинства документа, созданного в 1787 году. Примерно так же говорят о своей конституции британцы. Я имею в виду архитектуру — не текст закона, а способ существования, определяющий систему сдержек и противовесов власти, защищающий фундаментальные ценности — принципы и идеалы, выходящие за пределы соглашений обычной политики.

В этом смысле конституцию нужно создавать, она не может возникнуть сама по себе. Должен быть заложен определенный фундамент, который не появляется по мановению волшебной палочки. Основатели нашего государства вовремя сумели извлечь уроки из анархии, последовавшей за революцией. В конце концов люди начали понимать, что и киберпространство не может быть построено невидимой рукой. Нет никаких оснований надеяться на то, что база для обеспечения свободы в киберпространстве появится сама по себе. В действительности результаты получаются прямо противоположными. Изучая опыт основателей Соединенных Штатов и наблюдая за ситуацией в России, мы начинаем понимать, что киберпространство, оставленное без присмотра, никогда не станет колыбелью свободы. Предоставленное само себе киберпространство становится прекрасным инструментом для установления самого жесткого управления.

Контроль. Невидимая рука, манипулирующая киберпространством, строит сейчас архитектуру, прямо противоположную той, на основе которой это самое киберпространство зарождалось. Невидимая рука посредством электронной коммерции создает структуру, обладающую усовершенствованной системой контроля — архитектуру, которая делает возможным самое эффективное регулирование.

Если мы хотим, чтобы первоначальный вариант киберпространства сохранился и чтобы те ценности, на которые мы ориентируемся сегодня, не потеряли своего значения и в дальнейшем, необходимо разобраться в характере происходящих изменений и продумать план ответных действий. Киберпространство постоянно преподносит все новые уроки тем, кто мечтает о свободе и регулировании. Нужно разобраться в том, как работают механизмы регулирования и что конкретно регулирует нашу жизнь. Все это вынуждает нас выходить за рамки традиционных юридических категорий — за пределы области действия законов, норм и правил. Необходимо учитывать особенности новых механизмов.

Неясность этих механизмов отражена в названии моей книги. В реальном пространстве свод законов включает в себя конституцию, законодательные акты и другие правовые нормы. В киберпространстве нужно понять роль кода, определить, что конкретно представляет из себя программное и аппаратное обеспечение, образующее эту среду и регламентирующее ее жизнедеятельность. Как сказал Уильям Митчелл в своем «Городе битов», основным законом киберпространства является кодекс.

Этот кодекс несет в себе серьезную угрозу свободе и ее идеалам, но в то же время создает предпосылки для ее дальнейшего совершенствования. Мы можем сформировать такой кодекс киберпространства, который защитил бы ценности, представляющиеся нам фундаментальными. Однако те же самые мероприятия могут быть направлены и на ликвидацию этих ценностей. Здесь нет промежуточного звена, нет конструкции, не относящейся ни к одной части здания. Кодекс нельзя найти, его можно только написать, и написать своими собственными руками. В книге «Мечты об Internet» Марк Стефик говорил: «Различные виды киберпространства соответствуют разным типам мировоззрения. И мы выбираем, осознанно или нет, тот вид, который в наибольшей степени отвечает нашим представлениям».

Я не призываю останавливаться на управлении сверху, не требую закреплять все рычаги власти за Microsoft. Конституция отражает нормы жизни, принятые в обществе. Как отмечал еще в 1920 году член Верховного суда Оливер Уэнделл, жизнь идет вперед, и ход истории нельзя спрогнозировать. Конституция — это не план на 100 дней. Она должна отражать ценности, гарантированные обществу. Конституция — не описание формы правления и даже не выбор (как в том случае, если бы существовала единственная возможность выбора) между управлением снизу и сверху. Говоря о конституции киберпространства, мы просто спрашиваем себя: какие ценности она защищает? Какие ценности должны быть созданы в пространстве, чтобы стимулировать развитие определенных форм жизни?

Имеются два типа «ценностей»: реально существующие и структурные. Следуя американским традициям, мы уделяем большее внимание второму типу. Авторы Конституции 1787 года (в которой отсутствовал Билль о правах) сконцентрировались на правительственной структуре. Их цель состояла в том, чтобы ограничить власть любого правительства. Таким образом, в своем законопроекте они заложили механизмы ограничения этой власти, которые не позволяли правительству подняться над государством в целом.

Противники этой конституции настаивали на том, чтобы создать дополнительные виды контроля, определить в основном законе не только структурные принципы, но и конкретные механизмы ограничения власти правительства. В результате появился на свет Билль о правах. В 1791 году Билль был ратифицирован и стал гарантией того, что федеральное правительство не сможет запретить свободу слова, ущемить права личности и другие демократические завоевания. Этот законодательный акт гарантировал сохранность этих ценностей независимо от конкретных инициатив реально существующего правительства. Все ценности обеспечиваются конституцией, и изменение их возможно лишь после изменения конституции.

Два существующих способа защиты полностью соответствуют нашим конституционным традициям. Один в отрыве от другого не имеет смысла. Неопределенность общих положений конституции компенсируется конкретной защитой, предоставляемой Биллем о правах. Без этой реальной защиты даже самое грамотное и сбалансированное правительство непременно разрушило бы ценности, определенные основателями нашего государства.

С теми же самыми вопросами мы сталкиваемся и в киберпространстве, но при этом стараемся подходить к ним с несколько иной стороны. Мы уже развернули широкую борьбу за имущественные ценности. Сможет ли киберпространство гарантировать личные права и возможность доступа к информации? Останется ли там место для свободного изложения мнений? Будут ли созданы условия для свободной и открытой торговли? Речь здесь идет о реальных ценностях.

Однако структурные вопросы также играют немаловажную роль. Какие средства разрешения споров появятся в архитектуре пространства? Какая система проверок и сдерживающих механизмов здесь возможна? Как разделить полномочия различных ветвей власти? Каковы гарантии того, что одна государственная организация не захватит всю полноту власти?

Сегодня можно говорить о четырех областях противоречий (интеллектуальной собственности, правах личности, свободе слова и суверенности), которые подвергаются риску. Закон и кодекс призваны сохранить эти ценности.

Но должны ли мы, американцы, сделать свой выбор и ответить на брошенный вызов? Учитывая наши давние традиции в области конституционного законодательства и веру в существующее правительство, сможем ли мы дать адекватный коллективный ответ возникающим вопросам?

Данная статья представляет собой выдержки из книги Code and Other Laws of Cyberspace («Кодекс и другие законы киберпространства»), вышедшей в издательстве Basic Books в конце прошлого года

Убежден, на нынешнем этапе это невозможно. В настоящее время мы находимся на той исторической ступени, когда необходимо определить базовые ценности, но при этом общество предоставляет право окончательного выбора правительственным организациям. Суды не способны на это, потому что правовая культура не позволяет им сделать правильный выбор и определить черты истинных ценностей. Конгрессу также не следует заниматься данными вопросами, поскольку в рамках политической культуры мы привыкли ставить под сомнение деятельность любого правительства.

Бесспорно, изменения возможны. Я не сомневаюсь в том, что революция произойдет уже в ближайшем будущем; движение к открытому коду уже само по себе является революцией. Но я боюсь, что, приложив определенные усилия, правительство направит эту революцию в выгодное ему русло, а для успешного ее завершения понадобится слишком много условий. Наше правительство уже обвинило в криминале этику движения, придав слову «хакер» совершенно иное значение. И это лишь начало.

Конечно, все могло бы быть по-другому. И иногда отличия становятся заметны. Но в настоящее время я не вижу альтернативных вариантов. Может быть, это просто одно из проявлений ограниченности моего воображения. Что ж, я буду благодарен тому, кто докажет, что я не прав.